Некоторые особенности повести Валентина Катаева «Сын полка»

Первая особенность – это искусно вплетенный в нить повествования русский сказочный мотив.

Автор сразу начинает с того, что предупреждает читателя не совсем верить своему же названию повести. Что можно подумать о тексте с таким названием? – суровые реалии войны, с которыми связываются детские судьбы. И формально придраться к автору не получится – все как бы так и есть, военный быт в повести передан со всей возможной подлинностью, и играет главную роль в повествовании. Но повесть проиллюстрирована так, что почти в самом начале, а именно в пятом абзаце первой главы, возникает некий сказочный мотив, как будто случайный, метафорический. Он, подобно классическому музыкальному произведению, время от времени будет появляться на фоне остальных сюжетных линий, и, наконец, завершит повесть.

Вот этот мотив: «В общем, это было красиво той древней, дивной красотой, которая всегда так много говорит русскому сердцу и заставляет воображение рисовать сказочные картины: серого волка, несущего Ивана-царевича в маленькой шапочке набекрень и с пером Жар-птицы в платке за пазухой, огромные мшистые лапы лешего, избушку на курьих ножках — да мало ли ещё что!»

Несмотря на тяжёлое военное время, мир не перестаёт существовать. Он напоминает о самых простых ценностях людей, их мечтах и целях. Акцент на природе как чего-то сказочного, выходящее за рамки обыденного, недосягаемого придаёт картине произведения нечто такое родное и знакомое.

Переплетение сказки с реальной жизнью людей олицетворяет больше ценностей, ведь в таком случае человек чувствует в этом что-то родное, из детства, и воспринимает более чувствительнее.

Фамилия у нашего героя необычна, редка и тоже явно сказочна – Солнцев. Можно сказать о «говорящей фамилии», которая с первого знакомства с мальчиком показывает его страсть к жизни, душу полную мечтаний. Сразу вспоминаются, например, прозвища русских правителей – Красное солнышко (о князе Владимире). Или «Слово о полку Игореве»: «Солнце светится на небесе, Игорь Князь в Руской земли».

Это снова вызывает частичку чего-то близкого, отечественного, и в каком-то смысле почетного.

И, как ни странно, это может показаться настроенному на реализм читателю, Иван-царевич вскоре появляется – причем, в каком-то смысле, умершим, так как мальчик обнаружен разведчиками в яме-окопчике (общеизвестном символе смерти), «в зелёной вонючей луже». Нашли его сержант Егоров и два других разведчика. Вспоминая о сказочном мотиве, возникает мысль об известных «трех богатырях», которые символизируют воплощение силы и защитников русской земли. То, что это именно богатыри, вскоре подтвердит текст повести: «Оба великана не без труда помещались в палатке, рассчитанной на шесть человек. Во всяком случае, им приходилось сильно поджимать ноги, чтобы они не вылезали наружу. До войны Биденко был донбасским шахтёром. Каменноугольная пыль так крепко въелась в его тёмную кожу, что она до сих пор имела синеватый оттенок. Горбунов же был до войны забайкальским лесорубом. Казалось, что от него до сих пор крепко пахнет ядрёными, свежеколотыми берёзовыми дровами. И вообще весь он был какой-то белый, берёзовый».

И леший с «огромными мшистыми лапами» также вскоре объявляется – это знакомый нам ефрейтор Василий Биденко - «костистый великан с добродушным щербатым ртом и непомерно длинными, как грабли, руками», который легко ориентируется в любом лесу («Биденко различал в лесу множество различных, еле уловимых звуков»). И повадки у него как у самого настоящего лешего: «Он живо представил себе, как он бесшумно выползет из-за куста перед самым носом Вани». Леший по поверьям иногда шутит - водит людей по кругу, сбивает с дороги. И Биденко знает, что «двигаясь без компаса в темноте или в условиях ограниченной видимости, человек всегда начинает кружить по ходу часовой стрелки».

Третий богатырь – сибиряк Кузьма Горбунов: «…тоже ефрейтор и тоже великан, но великан совсем в другом роде — вернее сказать, не великан, а богатырь: гладкий, упитанный, круглолицый сибиряк Горбунов с калёным румянцем на толстых щеках, с белобрысыми ресницами и светлой поросячьей щетиной на розовой голове, по прозвищу Чалдон».

Этот Горбунов, кстати, в 1916 году, когда 19-летний Валя Катаев попал в действующую армию. «Вольноопределяющийся 1-го разряда вступил в службу в 1 батарею 64 артиллерийской бригады 1 (14) января 1916 года. Валентин начал службу в лесу под небольшим, разбитым снарядами белорусским городом Сморгонь младшим чином на артиллерийской батарее - канониром, затем получил нашивки бомбардира, затем младшего фейерверкера, через год был произведен в прапорщики», - упоминается в его письмах с фронта, - «огромный сибиряк Горбунов стирает белье за обучение грамоте». Заметим эту ниточку, связывающую дореволюционную Россию и события 1944 года. В тексте будут и другие подобные малозаметные ниточки, которые очень нужны автору для его замысла.

Как ни странно, опять-таки может показаться, вторая глава начинается с описания некой избушки на курьих ножках: «Командир батареи капитан Енакиев сидел на небольшой дощатой площадке, устроенной на верхушке сосны, между крепкими суками. С трёх сторон площадка была открыта. С четвёртой стороны, с западной, на неё было положено несколько толстых шпал, защищавших от пуль. К верхней шпале была привинчена стереотруба. К её рогам было привязано несколько веток, так что сама она походила на рогатую ветку. Для того чтобы попасть на площадку, надо было подняться по двум очень длинным и узким лестницам. Первая, довольно пологая, доходила примерно до половины дерева. Отсюда надо было подниматься по второй лестнице, почти отвесной».

И дальняя путь-дорога и перо Жар-птицы в платке тоже есть в тексте повести, в предпоследней, 26-й главе! Это, оказывается, погоны капитана Енакиева: «За спиной у мальчика был зелёный вещевой мешок. В этом мешке лежало множество нужных и ненужных вещей, которые подарили Ване разведчики и орудийцы, соединёнными усилиями собирая своего сына в дальнюю путь-дорогу. Была в вещевом мешке и знаменитая торба с букварём и компасом. Был кусок превосходного душистого мыла в розовой целлулоидной мыльнице и зубная щётка в зелёном целлулоидном футляре с дырочками. Был зубной порошок, иголки, нитки, сапожная щётка, вакса. Была банка свиной тушёнки, мешочек рафинада, спичечная коробочка с солью и другая спичечная коробочка — с заваркой чаю. Была кружка, губная гармоника, трофейная зажигалка, несколько зубчатых осколков и два патрона от немецкого крупнокалиберного пулемёта — один с жёлтым снарядиком, другой с чёрным. Была буханка хлеба и сто рублей денег. Но, главное, там были тщательно завёрнутые в газету «Суворовский натиск», а сверх того ещё в платок погоны капитана Енакиева, которые на прощание вручил Ване командир полка на память о капитане Енакиеве и велел их хранить как зеницу ока и сберечь до того дня, когда, может быть, и сам он сможет надеть их себе на плечи».

Заканчивается эта короткая повесть тем, что один из богатырей-великанов – Биденко – отвозит Ваню в тыл, как леший выводит главного героя, в суворовское училище, которое, кстати, располагается – но это уже нам неудивительно – в «большом доме екатерининских времён, с колоннами и арками».

А где же, скажете вы, серый волк, несущий Ивана-царевича?

Погодите. Вот Биденко, ждущий Ваню для прощания, видит картину, висящую на первой площадке лестницы этого екатерининского дома: «На первой площадке лестницы висела большая, во всю стену, картина. На ней была нарисована белая лестница, похожая на ту, над которой она висела. Нарисованная лестница казалась продолжением настоящей. По сторонам её были нарисованы старинные пушки, барабаны, знамёна и трубы. По ступеням поднимался маленький мальчик в чёрном мундирчике с красными погонами. Сверху к нему протягивал руку Суворов в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над высоким сухим лбом».

Повесть заканчивается волшебным сном Вани, в котором «тотчас всё волшебно изменилось»: «Ели по сторонам дороги превратились в седые плащи и косматые бурки генералов. Лес превратился в сияющий зал. А дорога превратилась в громадную мраморную лестницу, окружённую пушками, барабанами и трубами. И Ваня бежал по этой лестнице. Бежать ему было трудно. Но сверху ему протягивал руку старик в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над прекрасным сухим лбом».

Чем Суворов не сказочный серый волк? Суворов – олицетворение древнего русского духа, приближенному к народу и протянувшего руку своему потомку. Не случайно сержант Егоров называет Ваню «волчонком», которому нужна помощь «своих»: «Потом убежал. Почитай, два года бродил, прятался в лесах, всё хотел через фронт перейти. Да фронт тогда далеко был. Совсем одичал, зарос волосами. Злой стал. Настоящий волчонок. Постоянно с собой в сумке гвоздь отточенный таскал. Это он себе такое оружие выдумал. Непременно хотел этим гвоздём какого-нибудь фрица убить.»

Сказочные "роли" героев произведения ссылают читателя к духовной силе русского народа, которая прослеживается в произведениях. Но также они располагают к себе, представляясь всем известными и родными русскими героями сказок.

Мячикова Дарья
Продолжение: https://rkuban.ru/archive....63.html